Собрано в теме "Невского" на холиварсоо. Авторы могут признаваться в авторстве в комментариях 
"А пусть теперь они меняются это Фома наденет на Пашу наручники, а то всё Паша да Паша."- А это помнишь? - вкрадчиво спрашивает Фома, вынимая из кармана наручники.
Паша помнит. Наручники особых примет, в общем-то, не имеют, но вот обстоятельства, при которых Фома их заполучил, всплывают в памяти сразу.
- И зачем ты их с собой таскаешь? Ждешь повода надеть? - переходит он в наступление, потому что до сих пор не чувствует себя полностью правым.
- Угадал, - соглашается Фома, почти нежно берет Пашу за руку и пока тот соображает, что к чему, так ловко защелкивает браслеты на его запястьях, словно каждый день тренировался в ожидании этого момента.
Паша застывает. Перемена ролей не правильная, это же он ловил Фому, потому что, ну, он же... Бандит, ясно произносит голос в голове Паши, когда Фома заходит ему за спину. Ты всегда знал, кто он такой, но никогда не задумывался, что это может значить лично для тебя.
- У тебя хоть ключ-то есть? - спрашивает Паша, чтобы не молчать, не дать заметить свою растерянность.
- Не о том думаешь, Паша.
Предвкушение, которое слышится в голосе Фомы, Паше совсем не нравится. Конечно, архитектурные уроки не прошли даром, отобьется он от Фомы даже со скованными руками, но что же так резко переменилось в их отношениях? Или не резко, а он просто не замечал ничего, не хотел замечать?
Как не насторожен Паша, он все равно вздрагивает, когда его крепко обнимают и целуют за ухом. Фома обнимает, Фома целует, проводит губами по шее, целует еще раз, и инстинктивное желание рвануться и высвободиться начинает таять.
- Ты что делаешь?! - по инерции возмущается Паша, хотя чего уж тут непонятного. Фома даже не отвечает, зарывается носом в его волосы, скользит рукой под свитер.
Паша закрывает глаза и говорит себе, что Фома нечестно воспользовался преимуществом, вот если бы не наручники, ничего такого бы он не потерпел. Наверное.
"ООС, фантастика (Паша ПОНЯЛ)"Фома смотрел на стопку, накрытую ломтем хлеба, и слушал, как тяжело, почти по-стариковски шаркая, Паша идёт в спальню. Скрипнула кровать, Паша шумно вздохнул, пробормотал что-то - и стало тихо, только тиканье настенных часов прошивало тишину равномерным пунктиром. Фома двумя пальцами снял хлеб с рюмки, аккуратно положил на блюдце. Из спальни не доносилось ни звука. Фома представил, как Паша сидит на краю кровати, сгорбившись под навалившейся в один момент тяжестью пережитого дня, уперев локти в колени, обхватив буйную свою голову ладонями, пальцы запустив во влажные взъерошенные волосы. Фома опустил взгляд на своё запястье, провёл кончиками пальцев по шраму и одёрнул рукав.
Кровать снова заскрипела. Шорох ткани, тихий звон металлической пряжки - вот Паша стаскивает футболку - одной рукой, ухватив за ворот сзади, расстёгивает и снимает джинсы - так и оставит их валяться на полу до утра; ложится, долго ворочается, устраиваясь поудобнее, и наконец затихает.
Фома покрутил стопку, обвёл по ободку пальцем и опрокинул в рот одним глотком. Сморщился, но закусывать не стал - хотелось хоть немного захмелеть. Пить не хотелось, в одиночестве - тем более, а вот трезвая голова сейчас только мешала.
Он посидел ещё немного, прислушиваясь, потом встал, стараясь не скрежетнуть нечаянно ножками стула по полу, и прошёл в спальню.
Паша спал - лежал спиной к нему, просунув одну руку под подушку, вторую, со стиснутым кулаком, прижимая к груди, зажав скомканное одеяло между бёдер. Волосы торчали беспорядочными влажными вихрами, рёбра вздымались и опускались в такт дыханию. Фома постоял, слушая негромкое сопение, и осторожно сел на край кровати. Медленно, замирая после каждого движения, чтобы не нарушить сон Паши, лёг, как был, в одежде, рядом - и замер в покойницкой позе, вытянувшись на спине, сплетя руки на груди.
От Паши пахло потом сквозь почти совсем выветрившийся дезодорант и перегаром, и ещё чем-то, трудноопределяемым, тяжёлым и горьким - запах плохого дня и неспокойной ночи. Утром Паша смоет с себя эту смесь, будет долго плескаться и фыркать под душем, выйдет из ванной свежий до блеска, раскрасневшийся, благоухая стандартным "мужским" гелем для душа. Будет варить кофе, хмуря брови и дёргая уголком рта от похмельной мигрени, босиком и в одних трусах...
Фома расцепил пальцы, потянулся одной рукой поправить брюки. Паша вздохнул во сне, перевернулся на спину, закидывая руку за голову - татуировка на бицепсе в полутьме выглядела размытым чёрным пятном - и Фома так и замер с рукой на ширинке, напряжённо вглядываясь в Пашин профиль.
- Домой решил не ехать? - спросил Паша, не открывая глаз. Голос его звучал глуховато, слова выходили из непослушных спросонья губ словно бы скомканными, нечёткими и мягкими.
Фома повернулся набок, подперев голову рукой, скрестил ноги - натянутая ткань штанов легла складкой, и он сдержанно выдохнул от облегчения.
- Сейчас тачку вызову. Не хотел тебя будить.
Паша шумно перевернулся к нему лицом, подсунул кулак под щёку. Поднял тяжёлые веки, несколько раз моргнул, стряхивая с ресниц остатки сна.
- Да ладно тебе, - сглотнул, провёл языком по нижней губе, потом по верхней. Медленно, тягуче улыбнулся. - Куда ты поедешь... покойничек. - Он сжал кулак, потянулся к Фоме и легонько ткнул костяшками в лоб - и, уже раскрытой рукой, горячей, чуть влажноватой, провёл по его волосам, по виску, по щеке. Уронил руку на постель, ладонью кверху, снова растянул губы в сонной улыбке. - Оставайся здесь.
- Прямо здесь? - уточнил Фома и похлопал по простыням. Собственный голос показался ему чужим - треснул и поплыл на середине коротенькой фразы, но Паша, казалось, не заметил этого.
- А ты что, храпишь?
- Да вроде никто не жаловался.
- Ну, значит, и я не буду.
Фома, повторяя Пашин недавний жест, выпростал руку и коснулся костяшками сжатого кулака его лба:
- Дурак ты, Семёнов. - Ему казалось, что ладонь дрожит, когда он положил её на колючую Пашину щёку и, замирая внутренне, провёл вдоль упрямой челюсти, по крепкой шее, по плечу, прохладному и - непостижимым образом - в то же время горячему. Паша пошевелился, и Фома тут же остановился, ладонь его замерла у Пашиного локтя настороженным зверьком.
- И я дурак, - признал он совершенно искренне.
Паша вдруг придвинулся к нему вплотную, уткнулся лбом в его лоб, и Фома сбился с дыхания, ошеломлённый и этим движением навстречу, и жаром от Пашиного тела, и запахом - пот и остатки дезодоранта, и перегар, и чёрт знает что ещё, и, если бы это был не Паша...
А Пашина рука уже сжимала его затылок, и Пашин голос, настолько близкий, что каждое слово физически отзывалось эхом где-то у Фомы в груди, в самом нутре, говорил:
- Дурак - это не страшно, с этим можно жить. Ты, главное, не помирай больше, Лёха. Заканчивай с этим. Обещаешь?
- Обещаю, - выдавил Фома.
Пашин большой палец поглаживал его за ухом, медленно скользил вверх и вниз вдоль кромки волос, изводя Фому невозможностью истолковать этот жест.
Паша же ласково боднул его лбом в лоб и отстранился. Рука его соскользнула Фоме на шею и там успокоилась, жаркая, приятно тяжёлая. Стало ли легче? Хороший вопрос, однозначный ответ - нет, не стало.
- Помнишь, сколько раз ты мне говорил, что Юлька, Саша и я - самые близкие тебе люди? - спросил Паша.
- Сколько?
- Много. Часто. А я?..
- А ты - что?
- А я ни разу тебе не сказал того же. - Паша вздохнул, легонько сжал его шею. - Думал, это очевидно. Выходит, не совсем.
Он замолчал. Фома тоже лежал молча, и пульс на его шее бился в центр горячей Пашиной ладони.
Фома ждал продолжения - но вместо этого Паша сморщил нос, улыбнулся:
- Воняю, как свинья, да? Самому противно.
- Да не, нормально.
- Иди ты, "нормально". Срочно мыться! - Паша сел, покрутил головой, повёл плечами, разминаясь, встал с кровати и направился к двери.
- Паша... - позвал Фома.
Паша обернулся.
- Ну?
- Ты мне всякий хорош. Честое слово. В любом виде и состоянии.
Паша постоял, глядя в стену, словно ждал, пока каждое услышанное слово уляжется в голове и обретёт тот смысл, который хотел донести до него Фома, потом вздохнул и медленно провёл по лицу ладонями.
- Что ж так сложно-то с тобой, Лёха. - Он помедлил ещё несколько бесконечных секунд, внимательно глядя Фоме в лицо, - тот встретил этот изучающий взгляд с безнадёжным спокойствием идущего к виселице, - а после едва заметно мотнул головой, стянул с себя трусы, выпрямился и протянул к Фоме руку.
- Паш, - осторожно начал Фома, надеясь, что сумеет совладать с голосом, - кажется, ты меня не так по...
- Да иди ты, - оборвал его Паша. - Если я ошибся - можешь дать мне по морде. Если нет - заткнись и иди ко мне.
Разумеется, он заткнулся.
Про разницу отношений Фома/Паша и Фома/все остальные?Вася не считает себя слабонервным, но смотреть на Фому, который без злобы, без ненависти, без отвращения - совершенно спокойно - превращает человека в кровавое месиво, все-таки неприятно. Холодок проходит от этой деловитости: работа, ничего личного. Не разжалобить, не испугать не получится, разве что аргументированно убедить, но на это проштрафившийся подчиненный оказался неспособен. Когда Вася начинает думать о том, что сегодня снова придется терять время, ехать в прикормленную химчистку, где не спрашивают, откуда на костюме такие пятна, у Фомы звонит телефон.
Опять этот Семенов, догадывается Вася еще до услышанного "Да, Паша?". Успел выучить это радостно-мечтательное выражение, появляющееся на лице шефа между взглядом на имя абонента и досадой, когда этот самый абонент скажет совсем не то, что от него ждут. Фома крепче прижимает к уху телефон, нетерпеливо машет рукой, и Вася понятливо зажимает рот воющей жертве.
- Конечно, Паша. Сейчас подъеду, - обещает Фома и говорит уже Васе:
- Прибери тут пока.
Выждав пару минут после его ухода, Вася вздергивает человека с пола на ноги и доверительно сообщает ему:
- Везучий же ты, мужик.
***
- Да, и я решил, что начальником службы безопасности будет Семенов, - буднично ставит Васю в известность Фома.
У Васи чуть не вырывается глупое "Что?!" Что слышал, не глухой. Но...
- Он же мент.
- И что?
Тон Фомы окончательно отбивает охоту переспрашивать. И что сказать-то? Что внезапно переметнувшийся Семенов срывает планы конторы вообще и Васи в частности, поэтому Фоме надо отказаться от своей прекрасной идеи?
- Виноват. Все понял, - заверяет шефа Вася.
Позже он позволяет себе помечтать, как хорошо было бы избавиться от чертова Семенова, вечно лезущего не в свое дело. Пропал без вести, и не нашел его никто, уж с этим-то Вася бы справился.
Но как тогда поведет себя Фома, лучше не представлять.
***
- Что думаешь? - спрашивает Фома, кивая на стоящую перед ними машину.
- Это для того типа из комитета по благоустройству? Ему сойдет.
- Что значит "сойдет", это же новая модель, на той неделе получили! - вклинивается менеджер салона, обиженный таким пренебрежением, но от взгляда Фомы замирает и начинает пристально разглядывать потолок.
- Это подарок! - Фома так выделяет последнее слово, что Вася без труда догадывается, кому, и люто завидует, хотя свою машину обожает и ни на что ее менять не хочет. - Савельеву сам потом что-нибудь возьмешь, в пределах сметы. Будет морду кривить, прихвати пару парней и объясни ему, что я не Дед Мороз, а он пока и на самокат не наработал.
- Будет сделано.
Фома еще раз оглядывает машину и решает:
- Нет, ты прав, действительно корыто какое-то. Есть здесь что-то стоящее?
***
- Семенова требует, - докладывает вызванному Васе один из охранников, пытавшихся успокоить внепланово набравшегося шефа. - Вы уж скажите ему что-нибудь.
Вася тоже понятия не имеет, где найти так срочно понадобившегося Семенова. С Михайловым своим где-нибудь шляется, думает он, но не собирается делиться этой догадкой с Фомой, еще драться полезет.
- Ладно, ищите давайте, - машет он рукой и заходит в кабинет, где его встречает мутный взгляд Фомы, на секунду полный такой надежды, что Вася откладывает на будущее заготовленную речь о том, что он Семенову не начальник и пасти его не будет. И еще о том, что не стоило брать на службу человека, который настолько явно не может определиться с приоритетами, других таких Фома за один взгляд на сторону пускал в расход...
- Г-где Семенов? - требовательно спрашивает Фома заплетающимся языком.
- Ищем, - разводит руками Вася.
- Ты не понимаешь!..
Понимаю, думает Вася, лучше, чем вы, Алексей Леонидович, думаете. Но и этого вам тоже говорить не буду.
Про Фому и охранников, извинити
Когда Фома озвучил своё предложение, Бондарев лишь едва заметно дёрнул бровью.
- Алексей Леонидович, если я правильно помню, вы нанимали меня на должность начальника охраны, - невозмутимо произнёс он.
Фома откинулся на спинку кресла, изучая непроницаемое лицо Бондарева, крутанул лежащую на столе ручку.
- Можешь считать это расширением твоих служебных обязанностей. За достойную прибавку к зарплате. - Он потянулся за листком для заметок, черканул несколько цифр и подвинул к Бондареву. Тот прищурил спокойные тёмные глаза, поджал губы и легонько качнул головой.
- Я могу отказаться?
Фома развёл руками:
- Само собой.
Дверь ещё не успела закрыться за Бондаревым, а Фома уже знал: он согласится. Как любой, Фома иногда ошибался в людях, но тут чуйка его не обманула.
Через пару дней Бондарев подошёл к нему, когда он обедал у себя в "Трёх кабанах", попросил разрешения присесть и сказал негромко, наклонившись к Фоме через стол:
- Я согласен.
Фома подцепил вилкой розоватый ломтик ростбифа, тщательно прожевал, глотнул минералки из запотевшего стакана и сказал:
- Ну, вот и хорошо. Значит, сегодня заезжай за мной в офис часикам к восьми. Ребят своих можешь отпустить.
- Сегодня?..
- Это дела могут ждать, а отдыхом пренебрегать нельзя, - назидательно сказал Фома.
Уже в половину девятого Фома сидел на диване в полупустой комнате одной из своих квартир "на всякий случай" и, потягивая ледяной вискарик из икеевского стакана, наблюдал, как Бондарев раздевается и аккуратно вешает снятую одежду на спинку стула. Закончив, он выпрямился и сообщил:
- Я готов.
Фома поднялся и обошёл Бондарева кругом, рассматривая грузноватое, но крепкое тело. Руки у Бондарева были большие, жилистые, плечи широкие, грудь и живот - в щедрой поросли тёмных волос.
- А ты в хорошей форме, - одобрительно отметил Фома.
- Такая работа, - не дрогнув лицом, ответил Бондарев.
- Работа... - хмыкнул Фома и кивнул на его пах. - Я так посмотрю, ты не очень-то готов к этой работе.
Бондарев глянул вниз, на свой вялый член, и поднял невозмутимый взгляд на Фому:
- Извините. За отсутствием привычки...
- Ну так, раз мы тут собрались, будь добр, возьми, так сказать, дело в свои руки, - мягко сказал Фома, поставил стакан на стул и начал расстёгивать рубашку. - На диване лежит, что нужно.
Пока Бондарев приводил себя в боевую готовность и натягивал резинку, Фома разделся сам и успел между делом осушить свой стакан. Деловитые, механистичные приготовления Бондарева его не возбуждали, но и не раздражали - странным образом успокаивали, давали чувство безопасности, алкоголь - расслаблял и мягко грел изнутри.
Телохранителем Бондарев был отличным. Ёбарем - посредственным. Не плохим, нет - и инструмент был хорош, и работал он им на совесть, размеренно, технично, с нужной скоростью и усердием. Как надёжная немецкая техника. Фома подозревал, что Бондарев закидывается таблеточками перед этими встречами, но какая, собственно, была разница - дело своё он делал. Работал на результат и результата добивался, но никогда не трогал Фому - только придерживал за бёдра или за плечи, чтобы удобней обоим в процессе. Только один раз, когда Фома возжелал лицом к лицу, Бондарев сделал паузу перевести дыхание и почти ласково медленно провёл ладонью от горла Фомы до низа живота - и тут же подхватил его обеими руками под задницу, чтобы натянуть поглубже, и продолжил.
Фома не имел ничего против этой отстранённости. Ничто не отвлекало, не мешало, закрыв глаза, погладить волосатую грудь, сжать крепкие предплечья и представить, что это не Бондарев, а совсем другой человек. Хотя с тем, другим, не было бы так спокойно. Там был бы огонь, наверное - но проверить возможности не имелось, поэтому раз в какое-то время Алексей Леонидович и начальник его охраны ездили по вдвоём по особым важным делам, о которых никто не знал.
Фома не опасался, что Бондарев выдаст кому-то секретик шефа - по многим причинам, достаточно очевидным для обоих. Чуйка говорила, что Бондарев не предаст - и, с одной стороны, обманула.
А с другой - он ведь никому ничего не сказал, просто продал жизнь Фомы, но не секрет. Так и помер, тварь, предателем только наполовину.
Потом появился Тучков. Фома раздумывал довольно долго, прежде чем сделал Тучкову то же предложение, что его предшественнику - присматривался тщательнее, пытаясь углядеть в Тучкове гнильцу, которой не разглядел в Бондареве.
Но Тучков был другой, и вот как раз из-за этого всё и пошло не так, как рассчитывал Фома.
Услышав предложение Фомы, Тучков онемел. Застыл, как статуя, и Фома с изумлённым весельем наблюдал, как лицо его расцветает румянцем - сначала вспыхнули пятна на скулах, потом покраснел подбородок, кончик носа, и вот уже Тучков стоял перед ним весь красный, от корней волос до тугого белоснежного воротничка.
- Так что скажешь? - небрежно спросил Фома, крутя в пальцах ручку.
- А... Алексей Л-леонидович, я... - выдавил Тучков и пальцем оттянул галстук, будто ему трудно было дышать.
- Что? Я не понял, это "да" или "Нет"?
Это было "да", и Тучков для Фомы очень быстро стал Василием, потом - Васей, потом Васенькой, а ещё позже - "Ну-ну, Васенька, тише, спокойней, не спеши".
Бондарева Фома никогда не называл по имени. Вообще никак не называл.
Бондарева Фома ни разу не трахнул сам - даже мыслей таких не возникло.
А Вася лежал перед Фомой во всей своей красе - широченная спина, бесконечные ноги, бледная гладкая задница - и стонал на каждом выдохе, кусая костяшки, пока Фома не жалея лил смазку между его ягодиц. Фома смотрел на алое ухо и горящую лихорадочным румянцем скулу, шлёпал по круглым крепким ягодицам и любовался тем, как они вздрагивают и сжимаются, и на белой коже проступает розовый отпечаток пятерни.
Васю трахнуть хотелось. Что Фома и сделал в первый же раз, и повторял потом регулярно. Вася покрывался румянцем по всему телу, блестел глазами, лез целоваться, был шумным и горячим и не знал, как называть шефа в такие моменты - по имени-отчеству или ласковым "Лёша", и поэтому постоянно сбивался с первого на второе. Фоме оба варианта нравились, но "Алексей Леонидович" горячим низким голосом в самое ухо продирало до самого позвоночника, когда Вася, исходя нежностью и нетерпением, наваливался на него сверху и засаживал дорогому шефу так, что думать ни о чём больше не хотелось. И представлять кого-то на месте Васи - тоже.
А потом на службу к Фоме заступил Паша.
Фома смотрел на него, гладко выбритого, подтянутого, и думал, как ему идётстрогий костюм, и как было бы здорово предложить ему расширение служебных обязанностей - само собой, за достойную прибавку к зарплате... И каждый раз лишь проглатывал вздох.
Паша всегда был для него Пашей, но теперь, в их общих интересах, ему стоило иногда становиться Семёновым.
И поэтому Тучков для Фомы оставался Васей, а раз в какое-то время - Васенькой.
Так всем было спокойней. Пока.
"А пусть теперь они меняются это Фома наденет на Пашу наручники, а то всё Паша да Паша."- А это помнишь? - вкрадчиво спрашивает Фома, вынимая из кармана наручники.
Паша помнит. Наручники особых примет, в общем-то, не имеют, но вот обстоятельства, при которых Фома их заполучил, всплывают в памяти сразу.
- И зачем ты их с собой таскаешь? Ждешь повода надеть? - переходит он в наступление, потому что до сих пор не чувствует себя полностью правым.
- Угадал, - соглашается Фома, почти нежно берет Пашу за руку и пока тот соображает, что к чему, так ловко защелкивает браслеты на его запястьях, словно каждый день тренировался в ожидании этого момента.
Паша застывает. Перемена ролей не правильная, это же он ловил Фому, потому что, ну, он же... Бандит, ясно произносит голос в голове Паши, когда Фома заходит ему за спину. Ты всегда знал, кто он такой, но никогда не задумывался, что это может значить лично для тебя.
- У тебя хоть ключ-то есть? - спрашивает Паша, чтобы не молчать, не дать заметить свою растерянность.
- Не о том думаешь, Паша.
Предвкушение, которое слышится в голосе Фомы, Паше совсем не нравится. Конечно, архитектурные уроки не прошли даром, отобьется он от Фомы даже со скованными руками, но что же так резко переменилось в их отношениях? Или не резко, а он просто не замечал ничего, не хотел замечать?
Как не насторожен Паша, он все равно вздрагивает, когда его крепко обнимают и целуют за ухом. Фома обнимает, Фома целует, проводит губами по шее, целует еще раз, и инстинктивное желание рвануться и высвободиться начинает таять.
- Ты что делаешь?! - по инерции возмущается Паша, хотя чего уж тут непонятного. Фома даже не отвечает, зарывается носом в его волосы, скользит рукой под свитер.
Паша закрывает глаза и говорит себе, что Фома нечестно воспользовался преимуществом, вот если бы не наручники, ничего такого бы он не потерпел. Наверное.
"ООС, фантастика (Паша ПОНЯЛ)"Фома смотрел на стопку, накрытую ломтем хлеба, и слушал, как тяжело, почти по-стариковски шаркая, Паша идёт в спальню. Скрипнула кровать, Паша шумно вздохнул, пробормотал что-то - и стало тихо, только тиканье настенных часов прошивало тишину равномерным пунктиром. Фома двумя пальцами снял хлеб с рюмки, аккуратно положил на блюдце. Из спальни не доносилось ни звука. Фома представил, как Паша сидит на краю кровати, сгорбившись под навалившейся в один момент тяжестью пережитого дня, уперев локти в колени, обхватив буйную свою голову ладонями, пальцы запустив во влажные взъерошенные волосы. Фома опустил взгляд на своё запястье, провёл кончиками пальцев по шраму и одёрнул рукав.
Кровать снова заскрипела. Шорох ткани, тихий звон металлической пряжки - вот Паша стаскивает футболку - одной рукой, ухватив за ворот сзади, расстёгивает и снимает джинсы - так и оставит их валяться на полу до утра; ложится, долго ворочается, устраиваясь поудобнее, и наконец затихает.
Фома покрутил стопку, обвёл по ободку пальцем и опрокинул в рот одним глотком. Сморщился, но закусывать не стал - хотелось хоть немного захмелеть. Пить не хотелось, в одиночестве - тем более, а вот трезвая голова сейчас только мешала.
Он посидел ещё немного, прислушиваясь, потом встал, стараясь не скрежетнуть нечаянно ножками стула по полу, и прошёл в спальню.
Паша спал - лежал спиной к нему, просунув одну руку под подушку, вторую, со стиснутым кулаком, прижимая к груди, зажав скомканное одеяло между бёдер. Волосы торчали беспорядочными влажными вихрами, рёбра вздымались и опускались в такт дыханию. Фома постоял, слушая негромкое сопение, и осторожно сел на край кровати. Медленно, замирая после каждого движения, чтобы не нарушить сон Паши, лёг, как был, в одежде, рядом - и замер в покойницкой позе, вытянувшись на спине, сплетя руки на груди.
От Паши пахло потом сквозь почти совсем выветрившийся дезодорант и перегаром, и ещё чем-то, трудноопределяемым, тяжёлым и горьким - запах плохого дня и неспокойной ночи. Утром Паша смоет с себя эту смесь, будет долго плескаться и фыркать под душем, выйдет из ванной свежий до блеска, раскрасневшийся, благоухая стандартным "мужским" гелем для душа. Будет варить кофе, хмуря брови и дёргая уголком рта от похмельной мигрени, босиком и в одних трусах...
Фома расцепил пальцы, потянулся одной рукой поправить брюки. Паша вздохнул во сне, перевернулся на спину, закидывая руку за голову - татуировка на бицепсе в полутьме выглядела размытым чёрным пятном - и Фома так и замер с рукой на ширинке, напряжённо вглядываясь в Пашин профиль.
- Домой решил не ехать? - спросил Паша, не открывая глаз. Голос его звучал глуховато, слова выходили из непослушных спросонья губ словно бы скомканными, нечёткими и мягкими.
Фома повернулся набок, подперев голову рукой, скрестил ноги - натянутая ткань штанов легла складкой, и он сдержанно выдохнул от облегчения.
- Сейчас тачку вызову. Не хотел тебя будить.
Паша шумно перевернулся к нему лицом, подсунул кулак под щёку. Поднял тяжёлые веки, несколько раз моргнул, стряхивая с ресниц остатки сна.
- Да ладно тебе, - сглотнул, провёл языком по нижней губе, потом по верхней. Медленно, тягуче улыбнулся. - Куда ты поедешь... покойничек. - Он сжал кулак, потянулся к Фоме и легонько ткнул костяшками в лоб - и, уже раскрытой рукой, горячей, чуть влажноватой, провёл по его волосам, по виску, по щеке. Уронил руку на постель, ладонью кверху, снова растянул губы в сонной улыбке. - Оставайся здесь.
- Прямо здесь? - уточнил Фома и похлопал по простыням. Собственный голос показался ему чужим - треснул и поплыл на середине коротенькой фразы, но Паша, казалось, не заметил этого.
- А ты что, храпишь?
- Да вроде никто не жаловался.
- Ну, значит, и я не буду.
Фома, повторяя Пашин недавний жест, выпростал руку и коснулся костяшками сжатого кулака его лба:
- Дурак ты, Семёнов. - Ему казалось, что ладонь дрожит, когда он положил её на колючую Пашину щёку и, замирая внутренне, провёл вдоль упрямой челюсти, по крепкой шее, по плечу, прохладному и - непостижимым образом - в то же время горячему. Паша пошевелился, и Фома тут же остановился, ладонь его замерла у Пашиного локтя настороженным зверьком.
- И я дурак, - признал он совершенно искренне.
Паша вдруг придвинулся к нему вплотную, уткнулся лбом в его лоб, и Фома сбился с дыхания, ошеломлённый и этим движением навстречу, и жаром от Пашиного тела, и запахом - пот и остатки дезодоранта, и перегар, и чёрт знает что ещё, и, если бы это был не Паша...
А Пашина рука уже сжимала его затылок, и Пашин голос, настолько близкий, что каждое слово физически отзывалось эхом где-то у Фомы в груди, в самом нутре, говорил:
- Дурак - это не страшно, с этим можно жить. Ты, главное, не помирай больше, Лёха. Заканчивай с этим. Обещаешь?
- Обещаю, - выдавил Фома.
Пашин большой палец поглаживал его за ухом, медленно скользил вверх и вниз вдоль кромки волос, изводя Фому невозможностью истолковать этот жест.
Паша же ласково боднул его лбом в лоб и отстранился. Рука его соскользнула Фоме на шею и там успокоилась, жаркая, приятно тяжёлая. Стало ли легче? Хороший вопрос, однозначный ответ - нет, не стало.
- Помнишь, сколько раз ты мне говорил, что Юлька, Саша и я - самые близкие тебе люди? - спросил Паша.
- Сколько?
- Много. Часто. А я?..
- А ты - что?
- А я ни разу тебе не сказал того же. - Паша вздохнул, легонько сжал его шею. - Думал, это очевидно. Выходит, не совсем.
Он замолчал. Фома тоже лежал молча, и пульс на его шее бился в центр горячей Пашиной ладони.
Фома ждал продолжения - но вместо этого Паша сморщил нос, улыбнулся:
- Воняю, как свинья, да? Самому противно.
- Да не, нормально.
- Иди ты, "нормально". Срочно мыться! - Паша сел, покрутил головой, повёл плечами, разминаясь, встал с кровати и направился к двери.
- Паша... - позвал Фома.
Паша обернулся.
- Ну?
- Ты мне всякий хорош. Честое слово. В любом виде и состоянии.
Паша постоял, глядя в стену, словно ждал, пока каждое услышанное слово уляжется в голове и обретёт тот смысл, который хотел донести до него Фома, потом вздохнул и медленно провёл по лицу ладонями.
- Что ж так сложно-то с тобой, Лёха. - Он помедлил ещё несколько бесконечных секунд, внимательно глядя Фоме в лицо, - тот встретил этот изучающий взгляд с безнадёжным спокойствием идущего к виселице, - а после едва заметно мотнул головой, стянул с себя трусы, выпрямился и протянул к Фоме руку.
- Паш, - осторожно начал Фома, надеясь, что сумеет совладать с голосом, - кажется, ты меня не так по...
- Да иди ты, - оборвал его Паша. - Если я ошибся - можешь дать мне по морде. Если нет - заткнись и иди ко мне.
Разумеется, он заткнулся.
Про разницу отношений Фома/Паша и Фома/все остальные?Вася не считает себя слабонервным, но смотреть на Фому, который без злобы, без ненависти, без отвращения - совершенно спокойно - превращает человека в кровавое месиво, все-таки неприятно. Холодок проходит от этой деловитости: работа, ничего личного. Не разжалобить, не испугать не получится, разве что аргументированно убедить, но на это проштрафившийся подчиненный оказался неспособен. Когда Вася начинает думать о том, что сегодня снова придется терять время, ехать в прикормленную химчистку, где не спрашивают, откуда на костюме такие пятна, у Фомы звонит телефон.
Опять этот Семенов, догадывается Вася еще до услышанного "Да, Паша?". Успел выучить это радостно-мечтательное выражение, появляющееся на лице шефа между взглядом на имя абонента и досадой, когда этот самый абонент скажет совсем не то, что от него ждут. Фома крепче прижимает к уху телефон, нетерпеливо машет рукой, и Вася понятливо зажимает рот воющей жертве.
- Конечно, Паша. Сейчас подъеду, - обещает Фома и говорит уже Васе:
- Прибери тут пока.
Выждав пару минут после его ухода, Вася вздергивает человека с пола на ноги и доверительно сообщает ему:
- Везучий же ты, мужик.
***
- Да, и я решил, что начальником службы безопасности будет Семенов, - буднично ставит Васю в известность Фома.
У Васи чуть не вырывается глупое "Что?!" Что слышал, не глухой. Но...
- Он же мент.
- И что?
Тон Фомы окончательно отбивает охоту переспрашивать. И что сказать-то? Что внезапно переметнувшийся Семенов срывает планы конторы вообще и Васи в частности, поэтому Фоме надо отказаться от своей прекрасной идеи?
- Виноват. Все понял, - заверяет шефа Вася.
Позже он позволяет себе помечтать, как хорошо было бы избавиться от чертова Семенова, вечно лезущего не в свое дело. Пропал без вести, и не нашел его никто, уж с этим-то Вася бы справился.
Но как тогда поведет себя Фома, лучше не представлять.
***
- Что думаешь? - спрашивает Фома, кивая на стоящую перед ними машину.
- Это для того типа из комитета по благоустройству? Ему сойдет.
- Что значит "сойдет", это же новая модель, на той неделе получили! - вклинивается менеджер салона, обиженный таким пренебрежением, но от взгляда Фомы замирает и начинает пристально разглядывать потолок.
- Это подарок! - Фома так выделяет последнее слово, что Вася без труда догадывается, кому, и люто завидует, хотя свою машину обожает и ни на что ее менять не хочет. - Савельеву сам потом что-нибудь возьмешь, в пределах сметы. Будет морду кривить, прихвати пару парней и объясни ему, что я не Дед Мороз, а он пока и на самокат не наработал.
- Будет сделано.
Фома еще раз оглядывает машину и решает:
- Нет, ты прав, действительно корыто какое-то. Есть здесь что-то стоящее?
***
- Семенова требует, - докладывает вызванному Васе один из охранников, пытавшихся успокоить внепланово набравшегося шефа. - Вы уж скажите ему что-нибудь.
Вася тоже понятия не имеет, где найти так срочно понадобившегося Семенова. С Михайловым своим где-нибудь шляется, думает он, но не собирается делиться этой догадкой с Фомой, еще драться полезет.
- Ладно, ищите давайте, - машет он рукой и заходит в кабинет, где его встречает мутный взгляд Фомы, на секунду полный такой надежды, что Вася откладывает на будущее заготовленную речь о том, что он Семенову не начальник и пасти его не будет. И еще о том, что не стоило брать на службу человека, который настолько явно не может определиться с приоритетами, других таких Фома за один взгляд на сторону пускал в расход...
- Г-где Семенов? - требовательно спрашивает Фома заплетающимся языком.
- Ищем, - разводит руками Вася.
- Ты не понимаешь!..
Понимаю, думает Вася, лучше, чем вы, Алексей Леонидович, думаете. Но и этого вам тоже говорить не буду.
Про Фому и охранников, извинити
Когда Фома озвучил своё предложение, Бондарев лишь едва заметно дёрнул бровью.
- Алексей Леонидович, если я правильно помню, вы нанимали меня на должность начальника охраны, - невозмутимо произнёс он.
Фома откинулся на спинку кресла, изучая непроницаемое лицо Бондарева, крутанул лежащую на столе ручку.
- Можешь считать это расширением твоих служебных обязанностей. За достойную прибавку к зарплате. - Он потянулся за листком для заметок, черканул несколько цифр и подвинул к Бондареву. Тот прищурил спокойные тёмные глаза, поджал губы и легонько качнул головой.
- Я могу отказаться?
Фома развёл руками:
- Само собой.
Дверь ещё не успела закрыться за Бондаревым, а Фома уже знал: он согласится. Как любой, Фома иногда ошибался в людях, но тут чуйка его не обманула.
Через пару дней Бондарев подошёл к нему, когда он обедал у себя в "Трёх кабанах", попросил разрешения присесть и сказал негромко, наклонившись к Фоме через стол:
- Я согласен.
Фома подцепил вилкой розоватый ломтик ростбифа, тщательно прожевал, глотнул минералки из запотевшего стакана и сказал:
- Ну, вот и хорошо. Значит, сегодня заезжай за мной в офис часикам к восьми. Ребят своих можешь отпустить.
- Сегодня?..
- Это дела могут ждать, а отдыхом пренебрегать нельзя, - назидательно сказал Фома.
Уже в половину девятого Фома сидел на диване в полупустой комнате одной из своих квартир "на всякий случай" и, потягивая ледяной вискарик из икеевского стакана, наблюдал, как Бондарев раздевается и аккуратно вешает снятую одежду на спинку стула. Закончив, он выпрямился и сообщил:
- Я готов.
Фома поднялся и обошёл Бондарева кругом, рассматривая грузноватое, но крепкое тело. Руки у Бондарева были большие, жилистые, плечи широкие, грудь и живот - в щедрой поросли тёмных волос.
- А ты в хорошей форме, - одобрительно отметил Фома.
- Такая работа, - не дрогнув лицом, ответил Бондарев.
- Работа... - хмыкнул Фома и кивнул на его пах. - Я так посмотрю, ты не очень-то готов к этой работе.
Бондарев глянул вниз, на свой вялый член, и поднял невозмутимый взгляд на Фому:
- Извините. За отсутствием привычки...
- Ну так, раз мы тут собрались, будь добр, возьми, так сказать, дело в свои руки, - мягко сказал Фома, поставил стакан на стул и начал расстёгивать рубашку. - На диване лежит, что нужно.
Пока Бондарев приводил себя в боевую готовность и натягивал резинку, Фома разделся сам и успел между делом осушить свой стакан. Деловитые, механистичные приготовления Бондарева его не возбуждали, но и не раздражали - странным образом успокаивали, давали чувство безопасности, алкоголь - расслаблял и мягко грел изнутри.
Телохранителем Бондарев был отличным. Ёбарем - посредственным. Не плохим, нет - и инструмент был хорош, и работал он им на совесть, размеренно, технично, с нужной скоростью и усердием. Как надёжная немецкая техника. Фома подозревал, что Бондарев закидывается таблеточками перед этими встречами, но какая, собственно, была разница - дело своё он делал. Работал на результат и результата добивался, но никогда не трогал Фому - только придерживал за бёдра или за плечи, чтобы удобней обоим в процессе. Только один раз, когда Фома возжелал лицом к лицу, Бондарев сделал паузу перевести дыхание и почти ласково медленно провёл ладонью от горла Фомы до низа живота - и тут же подхватил его обеими руками под задницу, чтобы натянуть поглубже, и продолжил.
Фома не имел ничего против этой отстранённости. Ничто не отвлекало, не мешало, закрыв глаза, погладить волосатую грудь, сжать крепкие предплечья и представить, что это не Бондарев, а совсем другой человек. Хотя с тем, другим, не было бы так спокойно. Там был бы огонь, наверное - но проверить возможности не имелось, поэтому раз в какое-то время Алексей Леонидович и начальник его охраны ездили по вдвоём по особым важным делам, о которых никто не знал.
Фома не опасался, что Бондарев выдаст кому-то секретик шефа - по многим причинам, достаточно очевидным для обоих. Чуйка говорила, что Бондарев не предаст - и, с одной стороны, обманула.
А с другой - он ведь никому ничего не сказал, просто продал жизнь Фомы, но не секрет. Так и помер, тварь, предателем только наполовину.
Потом появился Тучков. Фома раздумывал довольно долго, прежде чем сделал Тучкову то же предложение, что его предшественнику - присматривался тщательнее, пытаясь углядеть в Тучкове гнильцу, которой не разглядел в Бондареве.
Но Тучков был другой, и вот как раз из-за этого всё и пошло не так, как рассчитывал Фома.
Услышав предложение Фомы, Тучков онемел. Застыл, как статуя, и Фома с изумлённым весельем наблюдал, как лицо его расцветает румянцем - сначала вспыхнули пятна на скулах, потом покраснел подбородок, кончик носа, и вот уже Тучков стоял перед ним весь красный, от корней волос до тугого белоснежного воротничка.
- Так что скажешь? - небрежно спросил Фома, крутя в пальцах ручку.
- А... Алексей Л-леонидович, я... - выдавил Тучков и пальцем оттянул галстук, будто ему трудно было дышать.
- Что? Я не понял, это "да" или "Нет"?
Это было "да", и Тучков для Фомы очень быстро стал Василием, потом - Васей, потом Васенькой, а ещё позже - "Ну-ну, Васенька, тише, спокойней, не спеши".
Бондарева Фома никогда не называл по имени. Вообще никак не называл.
Бондарева Фома ни разу не трахнул сам - даже мыслей таких не возникло.
А Вася лежал перед Фомой во всей своей красе - широченная спина, бесконечные ноги, бледная гладкая задница - и стонал на каждом выдохе, кусая костяшки, пока Фома не жалея лил смазку между его ягодиц. Фома смотрел на алое ухо и горящую лихорадочным румянцем скулу, шлёпал по круглым крепким ягодицам и любовался тем, как они вздрагивают и сжимаются, и на белой коже проступает розовый отпечаток пятерни.
Васю трахнуть хотелось. Что Фома и сделал в первый же раз, и повторял потом регулярно. Вася покрывался румянцем по всему телу, блестел глазами, лез целоваться, был шумным и горячим и не знал, как называть шефа в такие моменты - по имени-отчеству или ласковым "Лёша", и поэтому постоянно сбивался с первого на второе. Фоме оба варианта нравились, но "Алексей Леонидович" горячим низким голосом в самое ухо продирало до самого позвоночника, когда Вася, исходя нежностью и нетерпением, наваливался на него сверху и засаживал дорогому шефу так, что думать ни о чём больше не хотелось. И представлять кого-то на месте Васи - тоже.
А потом на службу к Фоме заступил Паша.
Фома смотрел на него, гладко выбритого, подтянутого, и думал, как ему идётстрогий костюм, и как было бы здорово предложить ему расширение служебных обязанностей - само собой, за достойную прибавку к зарплате... И каждый раз лишь проглатывал вздох.
Паша всегда был для него Пашей, но теперь, в их общих интересах, ему стоило иногда становиться Семёновым.
И поэтому Тучков для Фомы оставался Васей, а раз в какое-то время - Васенькой.
Так всем было спокойней. Пока.